«Робот-зазнайка» и другие фантастические истории - Генри Каттнер
Люди Ффулкеса ушли. Боллард вскинул кувалду и двинулся к безмятежному и величественному Аргусу, который невидяще смотрел вдаль.
Приподнявшись на носках Боллард замахнулся. Первый удар пришелся в массивную грудь. Кувалда впечаталась в золотую кирасу – во все стороны, сверкая, брызнули алмазы. Исполненный невероятного достоинства Аргус качнулся на пятках и завалился на спину. Грохот эхом прокатился по пустому залу.
Боллард вскинул кувалду и вновь обрушил ее на Аргуса. Пробить прочнейшую металлическую оболочку, скрывавшуюся под доспехами – впрочем, как и расколоть алмазы, – ему, конечно же, было не под силу. Но, раз за разом атакуя Аргуса яростными ударами, Боллард выбивал из золотой кирасы драгоценные камни и оставлял на ней глубокие царапины и вмятины.
– Будь ты… проклята!.. – орал Боллард, охваченный жаждой бессмысленного разрушения. – Чертова… машина!..
Не сегодня, так завтра
Существо, застывшее в прозрачной глыбе, было из прошлого, не из будущего, и его чужеродность проистекала скорее из окружающей среды, нежели из родословной. У него вообще не было никаких предков, разве что, так сказать, по доверенности. ИГланны – тут нет опечатки, так называлась эта допалеолитическая раса – создали его, когда на Долину начали наступать ледники. Тем не менее иГланны все равно вымерли, и отчасти потому, что они не были людьми, никакие их артефакты так никогда и не были найдены представителями более поздней цивилизации homo sapiens, человека разумного.
ИГланны были разумными, но не людьми. И потому существо, которое они создали в свои последние дни, дни отчаянных экспериментов, было сверхиГланном. Оно не было сверхчеловеком, иначе Сэм Фессье не смог бы вступить с ним в контакт, когда обнаружил прозрачный куб.
Это произошло незадолго до Второй мировой войны.
Фессье вернулся в свою квартирку в сильнейшем возбуждении – худой рыжеволосый молодой человек двадцати восьми лет от роду, с голубыми глазами и осунувшимся от усталости лицом. В эту минуту Фессье снедало непреодолимое желание выпить. Утолив его, он обнаружил, что еще сильнее ему хочется общества, поэтому он вышел из дому, купил бутылку и отправился к Сью Дейли.
Сью, хорошенькая блондиночка, мечтала сделать карьеру. Работала она в рекламном агентстве, что служило предметом для громогласных насмешек Фессье. Сам он был карикатуристом, из тех, которые обычно видят мир как будто в кривом зеркале. Поначалу он считал своим кумиром Винзора Маккея, но со временем Маккея вытеснили такие современные тицаны, как Парч и Адамс[40] (тицаны – это тоже не опечатка, а помесь титанов с тицианами).
– Я хочу сменить имя, – сообщил Фессье после третьего коктейля. – Отныне можешь звать меня Аладдином. Хоссподи!
Сью попыталась нахмуриться:
– Фу, дурацкое слово.
– А что поделать, если большинство издателей не переносят ни малейшего намека на богохульство? Приходится быть настолько осмотрительным с подписями к рисункам, что я и разговариваю уже экивоками. И вообще, не о том речь. Я сказал, что хочу сменить имя на Аладдин.
Сью взяла шейкер для коктейля и тряхнула его:
– Давай еще по стаканчику, а потом объяснишь мне, в чем соль твоей шутки.
Она попыталась налить, но Фессье отпихнул ее руку.
– Я предвижу, что теперь мне придется сталкиваться с подобным скептицизмом повсюду. Нет, правда, Сью. Кое-что произошло.
Она посерьезнела:
– Правда, Сэм? Это не одна из твоих…
– Нет, – с отчаянием сказал он. – В том-то и беда: все решат, что это розыгрыш. Но у меня есть доказательства. Запомни это. Сью, сегодня я побывал на аукционе и кое-что купил. Стеклянную глыбу размером с твою голову.
– Да ты что! – отозвалась Сью.
Фессье, не обращая внимания на тонкости женского восприятия, продолжал:
– Внутри этой глыбы был маленький человечек или что-то в этом роде. Я купил его, потому что… – Он замялся и умолк. – Он… он смотрел на меня, – договорил Фессье сбивчиво. – Открыл свои глазки-бусинки и посмотрел на меня.
– Ясное дело, посмотрел, – поддержала разговор Сью, наполняя стакан приятеля. – Глазками-бусинками, да? Надеюсь, дальше будет интересно.
Фессье поднялся и вышел в прихожую. Вернулся он с бумажным свертком размером с голову Сью. Усевшись, он примостил сверток на коленях и принялся его распаковывать.
– Мне стало любопытно, вот и все, – сказал он. – Или… в общем, мне стало любопытно.
– Может быть, эти глазки-бусинки загипнотизировали тебя, чтобы ты его купил, – предположила Сью, с невинным видом глядя на него поверх бокала.
Рука Фессье, теребившая бечевку, замерла.
– Угу, – промычал он и вновь занялся свертком.
Из-под обертки показался прозрачный куб со стороной примерно в девять дюймов и с замурованной внутри мандрагорой. Во всяком случае, больше всего эта штука походила на корень мандрагоры или того, что китайцы называют женьшенем. Она напоминала грубовато вылепленную фигурку с руками, ногами и головой, но настолько коричневую и сморщенную, что это легко мог быть просто корешок причудливой формы. Глазки-бусинки, однако, открыты не были.
– И сколько ты заплатил за эту штуковину? – поинтересовалась Сью.
– А, ерунда, десять баксов.
– Тогда ты точно был под гипнозом. И все-таки в ней что-то есть. Это мне?
– Нет, – грубо отрезал Фессье.
Девушка удивленно посмотрела на него:
– Ты завел себе еще одну девицу? Понятно. Она живет в мавзолее. Вместо того чтобы подарить ей цветы, ты тащишь этого уродца…
– Погоди, – оборвал ее Фессье. – По-моему, он собирается открыть глаза.
Девушка взглянула на глыбу, потом на приятеля. Ничего не произошло, и она протянула руку, чтобы взять куб и изучить его поближе, но Фессье предостерегающе покачал головой:
– Погоди минутку, Сью. Когда я увидел эту штуковину на аукционе, она была вся в пыли. Я протер ее. Тогда он и открыл глаза. Потом я принес ее домой и снова протер.
– Прямо как Аладдин, – заметила Сью.
– Он разговаривал со мной, – пробормотал Фессье.
На город начала опускаться ночь. Серость за окнами сгустилась в сумерки. Вдалеке помаргивали светящиеся вывески, но они не отвлекали – как и приглушенные звуки, доносившиеся с улицы, они были безличными. В Нью-Йорке оказаться в одиночестве не сложнее, чем в Монтане, только это одиночество несколько менее дружелюбно. Возможно, причина в том, что большой город – крайне замысловатый и сложный общественный механизм, и стоит только выбиться из ритма этой машины, как начинает ощущаться необъятность города. Это ошеломляет.
Человечек-мандрагора открыл глаза. Как Фессье и сказал, они были маленькие и походили на бусинки.
Когда Сью пришла в себя, она поняла, что существо говорит уже довольно давно. Речь его, разумеется, была полностью телепатической. Прозрачная глыба, в которую оно было заключено, не пропускала звуковые волны. Она вообще была почти непроницаемой. Сью удивилась, что не удивлена…
– …Но удивление
